ПАМПА
Quiere Usted Mate? (1) – предложил мне испанец тихим голосом, будто не желая нарушить тишину Пампы. – Собравшись в кружок, мы сидели в двух шагах от натянутых палаток и молча поглядывали украдкой на причудливые скопления звезд, покрывавших золотой пыльцой неизвестность ночной прерии. – Зрелище этого таинства, грандиозного и неукротимого, давало легкость течению крови в наших жилах, словно внутри открывалась новая свежая вена; – мы упивались им с тайным сладострастием – будто чашей чистейшего звездного безмолвия.
Quiere Usted Mate? Бери посудину и потягивай горячее питье.
Разлегшись в девственных травах, перед лицом причудливых созвездий, я следил взглядом за их таинственной узорчатой игрой, и постепенно утихающий шум лагеря ласково убаюкивал меня. Мысли плавали туда и сюда; одно воспоминание сменялось другим; они, казалось, нежно таяли, чтобы некогда вновь явиться, блистая вдали, за гранью человеческого, как глубокое и загадочное эхо, в беспредельном величии природы. Медленно и постепенно я возвышался до вселенской иллюзии (2); восходя от глубин моего естества и от земли, в свой черед, я проходил по дорогам неба извечный, полный приключений, человеческий путь к счастью. Идеи сияли чистейшим звездным светом. Удивительные, самые удивительные драмы человеческой души пульсировали и перекликались в созвездиях. Падающая звезда в великолепном беге обозначила линией славы конец хода истории. И казалось мне, что освобожденная от груза чаша весов времени, качаясь, вновь медленно поднимается: – на один чудесный миг в непоколебимости времени и пространства сменяют друг друга вечные судьбы.
……………………………………………………………………………………….
Вдали, над далеким туманным горизонтом, взошел бледный и прозрачный диск, посылая на прерию холодно-стальные отблески. Медленно поднимавшийся череп был грозной эмблемой войска, что посылало в бой блистающие оружиями отряды всадников: то индейцы – мертвые и живые – бросались в бой, чтобы молниеносным натиском отвоевать свои вольные владения. Под ветром их движения травы клонились с тихим стоном. Напряженная тишина была проникнута волнением невыразимым.
Но что такое неслось над моей головой? Мчались облака и звезды, мчались; в то время как из Пампы, черной, потрясенной, что по временам исчезала в диком черном беге ветра, то усиливаясь, то ослабевая, слышался будто далекий грохот железа, а иногда звучал полный бесконечной тоски зов скитальца… по гривам полегшей травы, словно в глубокой тоске вечного скитальца, по мятежной Пампе несся мрачный зов.
В поезде на полном ходу я лежал, вытянувшись на крыше вагона; и над головой моей бежали звезды и степные ветры в железном грохоте; на пути меня качало будто на спинах зверей, залегших в засаде; и дикая, черная, пересеченная ветрами, Пампа бежала навстречу, чтобы захватить меня в свое таинство; и бег пронизывал, пронизывал ее с катастрофической скоростью; и атом бился в оглушительном вихре, в омраченном грохоте неудержимого потока (3).
……………………………………………………………………………………….
Где я был? Был на ногах: над пампой, в беге ветров; на ногах над пампой, что летела мне навстречу: чтобы захватить меня в свое таинство! И тогда утром меня приветствовало бы новое солнце! Я скакал вместе с индейскими племенами? Или то была смерть? Или то была жизнь? И никогда, мне казалось, никогда не должен остановиться этот поезд; в то время как мрачный скрежет железа возвещал конец его пути (4) непостижимыми речениями. Затем – усталость в холоде ночи; покой. Вытянуться на железной крыше, вникая в бег этих странных созвездий за легкими серебристыми завесами; и вся моя жизнь, так похожая на этот слепой, фантастический, неудержимый бег, вновь приходила мне на ум горькими и яростными волнами.
Луна освещала теперь всю пустынную и плоскую равнину Пампы среди глубокого молчания. Лишь по временам то заводили с луной легкую игру облака, то вдруг тени неожиданно пробегали по прерии; и снова одна безмерная и необычная ясность в великом молчании.
Звезды теперь невозмутимо, но еще более загадочно светили над бесконечно пустынной землей: единая обширнейшая отчизна, данная нам судьбою; одно нежнейшее природное тепло исходило от таинства дикой и доброй земли. Теперь засыпая, в полудреме, я следил за отзвуками удивительного чувства, отзвуками все удаляющихся трепетных мелодий, пока это дивное чувство не рассеялось вместе с эхом. И тогда, окончательно онемевший, я с наслаждением ощутил, что родился новый человек: что родился человек, неизреченно – нежно и страшно – воссоединенный с природой; с восхищением и гордостью рождались в глубине естества жизненные соки; они текли из земляных недр; и небо – словно земля в вышине: таинственное, чистое, пустынное (5), бесконечное.
Я встал. Под бесстрастными звездами, над бесконечно пустынной и таинственной землей, от своего кочевого шатра свободный человек простирал руки в бескрайнее небо, не обезображенное тенью Никакого Бога.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Этот текст, описывающий один из моментов аргентинского путешествия Кампаны 1907-1908 гг., кажется одним из самых ранних в сборнике. Не имея возможности в настоящее время подробно исследовать историю текста, я не могу утверждать это с уверенностью. Во всяком случае, на нем лежит сильная печать ученичества, как в художественном плане, так и в идейном. Здесь еще не видны многие признаки сложившегося стиля письма Кампаны, где лаконичными средствами достигается эффект одновременного взгляда с разных точек пространства и времени; поэт только нащупывает путь к такому способу выражения, пока, на мой взгляд, по-юношески избыточно сгущая краски и звуки. Чувствуется максималистское, еще весьма поверхностное отношение к Ницше: с горячностью неофита Дино пытается поэтически проиллюстрировать творения своего учителя: кроме, разумеется, «Заратустры», его вдохновляет здесь ранний трактат Ницше «Рождение греческой трагедии из духа музыки». Здесь же, как нигде никогда более, Кампана поспешно и односторонне дает увлечь себя громким лозунгом «смерти Бога». Но то, что голос вселенной, «не обезображенной тенью Никакого Бога», грохочет как железо за кулисами провинциального театра, само просится в пародию. Хотя поэт пишет, конечно, совершенно серьезно…
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) «Вы хотите матэ?» (исп.)
(2) Сравним у Ницше: «…Чем более я подмечаю в природе ее всемогущие художественные инстинкты, а в них страстное стремление к иллюзии, к избавлению путем иллюзии, тем более чувствую я необходимость метафизического предположения, что Истинно-Сущее и Первоединое, как вечно страждущее и исполненное противоречий, нуждается вместе с тем для своего постоянного освобождения в восторженных видениях, в радостной иллюзии; каковую иллюзию мы, погруженные в него и составляющие часть его, необходимо воспринимаем как истинно не-сущее, т. е. как непрестанное становление во времени, пространстве и причинности, другими словами, как эмпирическую реальность. Итак, если мы отвлечемся на мгновенье от нашей собственной «реальности», примем наше эмпирическое существование, как и бытие мира вообще, за возникающее в каждый данный момент представление Первоединого, то сновидение получит для нас теперь значение «иллюзии в иллюзии» и тем самым еще более высокого удовлетворения исконной жажды иллюзии» («Рождение греческой трагедии из духа музыки»).
(3) Похоже на описание наркотического опыта.
(4) Кампана здесь использует слово destino, которое означает как судьбу, жребий, так и место назначения поезда.
(5) В подлиннике: deserto dall’ombra, что можно понимать двояко: «пустынное, т. е. свободное от теней (облаков)» и «пустынное во мраке». Хотя Кампана систематически и всегда сознательно использует многозначные выражения, по контексту предпочтительным вариантом перевода является первый (ср. следующий абзац).